Неточные совпадения
Как бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?»
А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?»
Они, пентюхи, и не
знают, что такое значит «прикажете принять».
Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный,
а то худенький, тоненький — как
его узнаешь,
кто он?
Правдин.
А кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь
знать вашего дядюшку.
А, сверх того, от многих слышал об
нем то, что вселило в душу мою истинное к
нему почтение. Что называют в
нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие
его прямодушия. Отроду язык
его не говорил да, когда душа
его чувствовала нет.
Стародум(приметя всех смятение). Что это значит? (К Софье.) Софьюшка, друг мой, и ты мне кажешься в смущении? Неужель мое намерение тебя огорчило? Я заступаю место отца твоего. Поверь мне, что я
знаю его права.
Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери,
а выбор достойного человека зависит совершенно от ее сердца. Будь спокойна, друг мой! Твой муж, тебя достойный,
кто б
он ни был, будет иметь во мне истинного друга. Поди за
кого хочешь.
Стародум. Как!
А разве тот счастлив,
кто счастлив один?
Знай, что, как бы
он знатен ни был, душа
его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб
ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому
ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа
его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот,
кому нечего желать,
а лишь есть чего бояться?
В ту же ночь в бригадировом доме случился пожар, который, к счастию, успели потушить в самом начале. Сгорел только архив, в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение в поджоге, и пало
оно не на
кого другого,
а на Митьку.
Узнали, что Митька напоил на съезжей сторожей и ночью отлучился неведомо куда. Преступника изловили и стали допрашивать с пристрастием, но
он, как отъявленный вор и злодей, от всего отпирался.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот
он всегда на бильярде играет.
Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает
он раз,
а швейцар наш… ты
знаешь, Василий? Ну, этот толстый.
Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у
него: «ну что, Василий,
кто да
кто приехал?
А шлюпики есть?»
А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
—
А ты
знаешь, Костя, с
кем Сергей Иванович ехал сюда? — сказала Долли, оделив детей огурцами и медом. — С Вронским!
Он едет в Сербию.
А он знает меня так же мало, как
кто бы то ни было на свете
знает меня.
— Итак, я продолжаю, — сказал
он, очнувшись. — Главное же то, что работая, необходимо иметь убеждение, что делаемое не умрет со мною, что у меня будут наследники, —
а этого у меня нет. Представьте себе положение человека, который
знает вперед, что дети
его и любимой
им женщины не будут
его,
а чьи-то, кого-то того,
кто их ненавидит и
знать не хочет. Ведь это ужасно!
—
А эта женщина, — перебил
его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и
он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех,
кто меня хочет
знать, — прибавил
он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так вот, ты
знаешь, с
кем имеешь дело. И если думаешь, что ты унизишься, так вот Бог,
а вот порог.
— Я, как человек, — сказал Вронский, — тем хорош, что жизнь для меня ничего не стоит.
А что физической энергии во мне довольно, чтобы врубиться в каре и смять или лечь, — это я
знаю. Я рад тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне не то что не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится. — И
он сделал нетерпеливое движение скулой от неперестающей, ноющей боли зуба, мешавшей
ему даже говорить с тем выражением, с которым
он хотел.
—
А, ты так? — сказал
он. — Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, три порции принеси. Нет, постой. Ты
знаешь,
кто это? — обратился
он к брату, указывая на господина в поддевке, — это господин Крицкий, мой друг еще из Киева, очень замечательный человек.
Его, разумеется, преследует полиция, потому что
он не подлец.
«Ты хозяйский сын?» — спросил я
его наконец. — «Ни». — «
Кто же ты?» — «Сирота, убогой». — «
А у хозяйки есть дети?» — «Ни; была дочь, да утикла за море с татарином». — «С каким татарином?» — «
А бис
его знает! крымский татарин, лодочник из Керчи».
Вот люди! все
они таковы:
знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют
его, видя невозможность другого средства, —
а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того,
кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все
они таковы, даже самые добрые, самые умные!..
Все мы имеем маленькую слабость немножко пощадить себя,
а постараемся лучше приискать какого-нибудь ближнего, на
ком бы выместить свою досаду, например, на слуге, на чиновнике, нам подведомственном, который в пору подвернулся, на жене или, наконец, на стуле, который швырнется черт
знает куда, к самым дверям, так что отлетит от
него ручка и спинка: пусть, мол,
его знает, что такое гнев.
При ней как-то смущался недобрый человек и немел,
а добрый, даже самый застенчивый, мог разговориться с нею, как никогда в жизни своей ни с
кем, и — странный обман! — с первых минут разговора
ему уже казалось, что где-то и когда-то
он знал ее, что случилось это во дни какого-то незапамятного младенчества, в каком-то родном доме, веселым вечером, при радостных играх детской толпы, и надолго после того как-то становился
ему скучным разумный возраст человека.
В анониме было так много заманчивого и подстрекающего любопытство, что
он перечел и в другой и в третий раз письмо и наконец сказал: «Любопытно бы, однако ж,
знать,
кто бы такая была писавшая!» Словом, дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу
он все думал об этом, наконец, расставив руки и наклоня голову, сказал: «
А письмо очень, очень кудряво написано!» Потом, само собой разумеется, письмо было свернуто и уложено в шкатулку, в соседстве с какою-то афишею и пригласительным свадебным билетом, семь лет сохранявшимся в том же положении и на том же месте.
Я поставлю полные баллы во всех науках тому,
кто ни аза не
знает, да ведет себя похвально;
а в
ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль, хотя
он Солона заткни за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за то, что
он сказал: «По мне, уж лучше пей, да дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением в лице и в глазах, как в том училище, где
он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было, как муха летит; что ни один из учеников в течение круглого года не кашлянул и не высморкался в классе и что до самого звонка нельзя было
узнать, был ли
кто там или нет.
— Ну, расспросите у
него, вы увидите, что… [В рукописи четыре слова не разобрано.] Это всезнай, такой всезнай, какого вы нигде не найдете.
Он мало того что
знает, какую почву что любит,
знает, какое соседство для
кого нужно, поблизости какого леса нужно сеять какой хлеб. У нас у всех земля трескается от засух,
а у
него нет.
Он рассчитает, насколько нужно влажности, столько и дерева разведет; у
него все играет две-три роли: лес лесом,
а полю удобренье от листьев да от тени. И это во всем так.
Откуда возьмется и надутость и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с
кем и как, и сколько нужно говорить, как на
кого смотреть, всякую минуту будет бояться, чтобы не сказать больше, чем нужно, запутается наконец сама, и кончится тем, что станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто черт
знает что!» Здесь
он несколько времени помолчал и потом прибавил: «
А любопытно бы
знать, чьих она? что, как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий человек с капиталом, приобретенным на службе?
— Ведь я тебе на первых порах объявил. Торговаться я не охотник. Я тебе говорю опять: я не то, что другой помещик, к которому ты подъедешь под самый срок уплаты в ломбард. Ведь я вас
знаю всех. У вас есть списки всех,
кому когда следует уплачивать. Что ж тут мудреного?
Ему приспичит,
он тебе и отдаст за полцены.
А мне что твои деньги? У меня вещь хоть три года лежи! Мне в ломбард не нужно уплачивать…
Господин скинул с себя картуз и размотал с шеи шерстяную, радужных цветов косынку, какую женатым приготовляет своими руками супруга, снабжая приличными наставлениями, как закутываться,
а холостым — наверное не могу сказать,
кто делает, бог
их знает, я никогда не носил таких косынок.
Знаю только то, что
он с пятнадцатого года стал известен как юродивый, который зиму и лето ходит босиком, посещает монастыри, дарит образочки тем,
кого полюбит, и говорит загадочные слова, которые некоторыми принимаются за предсказания, что никто никогда не
знал его в другом виде, что
он изредка хаживал к бабушке и что одни говорили, будто
он несчастный сын богатых родителей и чистая душа,
а другие, что
он просто мужик и лентяй.
Кто знает, может быть, при первой битве татарин срубит
им головы и она не будет
знать, где лежат брошенные тела
их, которые расклюет хищная подорожная птица;
а за каждую каплю крови
их она отдала бы себя всю.
— Ну, слушай: я к тебе пришел, потому что, кроме тебя, никого не
знаю,
кто бы помог… начать… потому что ты всех
их добрее, то есть умнее, и обсудить можешь…
А теперь я вижу, что ничего мне не надо, слышишь, совсем ничего… ничьих услуг и участий… Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте меня в покое!
— Пойдемте поскорее, — прошептал ей Свидригайлов. — Я не желаю, чтобы Родион Романыч
знал о нашем свидании. Предупреждаю вас, что я с
ним сидел тут недалеко, в трактире, где
он отыскал меня сам, и насилу от
него отвязался.
Он знает почему-то о моем к вам письме и что-то подозревает. Уж, конечно, не вы
ему открыли?
А если не вы, так
кто же?
Вор ворует, зато уж
он про себя и
знает, что
он подлец;
а вот я слышал про одного благородного человека, что почту разбил; так
кто его знает, может,
он и в самом деле думал, что порядочное дело сделал!
— Покойник муж действительно имел эту слабость, и это всем известно, — так и вцепилась вдруг в
него Катерина Ивановна, — но это был человек добрый и благородный, любивший и уважавший семью свою; одно худо, что по доброте своей слишком доверялся всяким развратным людям и уж бог
знает с
кем он не пил, с теми, которые даже подошвы
его не стоили! Вообразите, Родион Романович, в кармане у
него пряничного петушка нашли: мертво-пьяный идет,
а про детей помнит.
Ну
кто же, скажите, из всех подсудимых, даже из самого посконного мужичья, не
знает, что
его, например, сначала начнут посторонними вопросами усыплять (по счастливому выражению вашему),
а потом вдруг и огорошат в самое темя, обухом-то-с, хе! хе! хе! в самое-то темя, по счастливому уподоблению вашему! хе! хе! так вы это в самом деле подумали, что я квартирой-то вас хотел… хе! хе!
— Бог меня прости,
а я таки порадовалась тогда ее смерти, хоть и не
знаю,
кто из
них один другого погубил бы:
он ли ее, или она
его? — заключила Пульхерия Александровна; затем осторожно, с задержками и беспрерывными взглядываниями на Дуню, что было той, очевидно, неприятно, принялась опять расспрашивать о вчерашней сцене между Родей и Лужиным.
— Да ведь и я
знаю, что не вошь, — ответил
он, странно смотря на нее. —
А впрочем, я вру, Соня, — прибавил
он, — давно уже вру… Это все не то; ты справедливо говоришь. Совсем, совсем, совсем тут другие причины!.. Я давно ни с
кем не говорил, Соня… Голова у меня теперь очень болит.
—
А ведь
кто знает, может и последний раз видимся, — прибавил
он нечаянно.
Борис. Послали из дому
узнать, где
он.
А коли у вас, так пусть сидит:
кому его нужно. Дома-то рады-радехоньки, что ушел.
Дико́й. Что ж ты, украдешь, что ли, у
кого? Держите
его! Этакой фальшивый мужичонка! С этим народом какому надо быть человеку? Я уж не
знаю. (Обращаясь к народу.) Да вы, проклятые, хоть
кого в грех введете! Вот не хотел нынче сердиться,
а он, как нарочно, рассердил-таки. Чтоб
ему провалиться! (Сердито.) Перестал, что ль, дождик-то?
Катерина. Не говори мне про
него, сделай милость, не говори! Я
его и
знать не хочу! Я буду мужа любить. Тиша, голубчик мой, ни на
кого тебя не променяю! Я и думать-то не хотела,
а ты меня смущаешь.
Кнуров. Ничего тут нет похвального, напротив, это непохвально. Пожалуй, с своей точки зрения,
он не глуп: что
он такое…
кто его знает,
кто на
него обратит внимание!
А теперь весь город заговорит про
него,
он влезает в лучшее общество,
он позволяет себе приглашать меня на обед, например… Но вот что глупо:
он не подумал или не захотел подумать, как и чем
ему жить с такой женой. Вот об чем поговорить нам с вами следует.
Вожеватов.
Кто его знает; ведь
он мудреный какой-то.
А уж как она
его любила, чуть не умерла с горя. Какая чувствительная! (Смеется.) Бросилась за
ним догонять, уж мать со второй станции воротила.
Какие вещи — рублей пятьсот стоят. «Положите, говорит, завтра поутру в ее комнату и не говорите, от
кого».
А ведь
знает, плутишка, что я не утерплю — скажу. Я
его просила посидеть, не остался; с каким-то иностранцем ездит, город
ему показывает. Да ведь шут
он, у
него не разберешь, нарочно
он или вправду. «Надо, говорит, этому иностранцу все замечательные трактирные заведения показать!» Хотел к нам привезти этого иностранца. (Взглянув в окно.)
А вот и Мокий Парменыч! Не выходи, я лучше одна с
ним потолкую.
Паратов. Отец моей невесты — важный чиновный господин, старик строгий:
он слышать не может о цыганах, о кутежах и о прочем; даже не любит,
кто много курит табаку. Тут уж надевай фрак и parlez franзais! [Говорите по-французски! (франц.)] Вот я теперь и практикуюсь с Робинзоном. Только
он, для важности, что ли, уж не
знаю, зовет меня «ля Серж»,
а не просто «Серж». Умора!
— Нет, не
узнал;
а кто ж
он такой?
И только? будто бы? — Слезами обливался,
Я помню, бедный
он, как с вами расставался. —
Что, сударь, плачете? живите-ка смеясь…
А он в ответ: «Недаром, Лиза, плачу,
Кому известно, что́ найду я воротясь?
И сколько, может быть, утрачу!» —
Бедняжка будто
знал, что года через три…
Представь:
их как зверей выводят напоказ…
Я слышала, там… город есть турецкий…
А знаешь ли,
кто мне припас? —
Антон Антоныч Загорецкий.
Загорецкий выставляется вперед.
Скорее в обморок, теперь
оно в порядке,
Важнее давишной причина есть тому,
Вот наконец решение загадке!
Вот я пожертвован
кому!
Не
знаю, как в себе я бешенство умерил!
Глядел, и видел, и не верил!
А милый, для
кого забыт
И прежний друг, и женский страх и стыд, —
За двери прячется, боится быть в ответе.
Ах! как игру судьбы постичь?
Людей с душой гонительница, бич! —
Молчалины блаженствуют на свете!
Положимте, что так.
Блажен,
кто верует, тепло
ему на свете! —
Ах! боже мой! ужли я здесь опять,
В Москве! у вас! да как же вас
узнать!
Где время то? где возраст тот невинный,
Когда, бывало, в вечер длинный
Мы с вами явимся, исчезнем тут и там,
Играем и шумим по стульям и столам.
А тут ваш батюшка с мадамой, за пикетом;
Мы в темном уголке, и кажется, что в этом!
Вы помните? вздрогнём, что скрипнет столик,
дверь…
—
Кто такой Аркадий Николаич? — проговорил Базаров как бы в раздумье. — Ах да! птенец этот! Нет, ты
его не трогай:
он теперь в галки попал. Не удивляйся, это еще не бред.
А ты пошли нарочного к Одинцовой, Анне Сергеевне, тут есть такая помещица…
Знаешь? (Василий Иванович кивнул головой.) Евгений, мол, Базаров кланяться велел и велел сказать, что умирает. Ты это исполнишь?
— Да
кто его презирает? — возразил Базаров. —
А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда
ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что не стал способен, этакой человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что
он несчастлив: тебе лучше
знать; но дурь из
него не вся вышла. Я уверен, что
он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
Но я
знаю, хорошо
знаю, что купец живет за счет умных людей и силен не сам своей силой,
а теми,
кто ему служит.
— Я не
знаю, какова роль большевиков в этом акте, но должен признать, что
они — враги, каких… дай бог всякому! По должности я имел удовольствие — говорю без иронии! — удовольствие познакомиться с показаниями некоторых,
а кое с
кем беседовать лично. В частности — с Поярковым, — помните?
— Забыл я: Иван писал мне, что
он с тобой разошелся. С
кем же ты живешь, Вера,
а? С богатым, видно? Адвокат, что ли? Ага, инженер. Либерал? Гм…
А Иван — в Германии, говоришь? Почему же не в Швейцарии? Лечится? Только лечится? Здоровый был. Но — в принципах не крепок. Это все
знали.